— И что вы только делите? — удивлялась матушка.

— А это дело очень, очень серьезное, достопочтенная Леоконида Гавриловна, — говорил о. Андрей. — Да, очень серьезное… Например, Наполеон I или Севастопольская кампания, — все французы виноваты. Много от них мы имели неприятностей.

— А твои англичане тоже хороши! — спросил о. Яков. — Француз действует прямо, откровенно, а англичанин непременно хочет всех обмануть…

— Будет вам спорить, — уговаривала матушка. — Мне фельдшер Илья Иваныч говорил, что кто много спорит, у того печенка портится… Да и пельмени поспели.

За пельменями, когда начинался спор, матушка прибегала к маленькой военной хитрости, именно: наливала рюмку рябиновой и говорила:

— Прикушайте, о. Андрей!.. Сама готовила.

— Матушка, не пью и никогда ничего не пил.

— Ах, виновата, о. Андрей!..

Пельмени доедали уже при огне. Июльская ночь была совсем темная, и о. Андрей несколько раз поглядывал на свои часы.

— Посидите еще немножко, о. Андрей, — уговаривала матушка. — Куда вам торопиться?..

— А как же дома-то, Леоконида Гавриловна? Матрена одна осталась… Она и не знаю, что может наделать. Да и ехать темно будет…

— Темнее не будет, — уговаривал о. Яков. — Дай дорога известна: курица доедет. А кроме того, лошадь пусть отдохнет… Совсем старый конь.

— И не говори, о. Яков, — скверный конь.

— Пусть Ефим на кухне закусит, говорила матушка. — Я ему рюмочку подала…

— Вот уж это вы совсем напрасно матушка.

Старушка скрыла, что Ефим вернулся от кума Спиридона сильно навеселе. Он сидел в кухне и улыбался блаженной улыбкой.

— Ну, выпил, — эка беда! — повторил он. — Да, выпил…

Коля и Ваня забегали в кухню несколько раз, чтобы посмотреть на подгулявшего Ефима, который так смешно говорил.

— Ефим, спой песенку!..

— Вот я вам спою, пострелы…

Когда пришлось запрягать лошадь, Ефим едва справился. Дуга не желала попадать в гужи, хомут не затягивался, вожжи выпадали из рук и т. д. Коля и Ваня все время вертелись около и изо всех сил помогали Ефиму.

— Ну, вот спасибо! — благодарил Ефим. — Разве это лошадь? Ххе!.. Отвести в лес да подарить волку на именины.

После пельменей, о. Яков еще немного поспорил с гостем о политике. Когда о. Андрей сидел уже в своей долгушке, о. Яков крикнул, стоя на крыльце:

— А все-таки французы народ хороший!

— А кто под Седаном сдал стотысячную армию? — донесся голос о. Андрея из темноты.

Очутившись на улице, о. Андрей пожалел, что так долго загостился. Изволь теперь ехать в темноте! А тут еще от Ефима разило водкой на версту.

— Ефим, ты опять наклюкался? Ах, какой ты…

— Я-то?

— И тебе не совестно?.. Что скажут о тебе? Да и меня не похвалят за такого кучера…

— А пусть говорят, о. Андрей… Я, т. е. вот как, стараюсь для тебя…

— Это и видно… Держи правей!..

— Ну, не бойся! — кричал Ефим, дергая лошадь. — Зачем я поеду вправо, о. Андрей? Уж это такая лошадь, что все норовит вправо забрать… Едва ногами шевелит, а тут откуда прыть берется. Ну, не бойся!..

Ефим рассуждал всю дорогу. О. Андрей слушал и удивлялся. Обыкновенно молчаливый, Ефим сейчас болтал без умолку.

— А я знаю, что ты думаешь, о. Андрей… Уж я знаю… да… Ты думаешь, что я пьян…

— Может быть, и думаю. Это мое дело…

— Нет, постой!.. Это кум Спиридон, действительно, пьян, лыка не вяжет; а я, может, получше другого трезвого. Вот оно какое дело… да… Ты только подумал, да не успел еще и подумать, а я уж сделал… Вот каков Ефим-то!.. Хор-рроший человек… И Матрена тоже подумает, что я пьян… ххе!.. А я, как стеклышко, чист…

Ночью, когда темно, дорога кажется длиннее. Отцу Андрею хотелось спать, и он еще раз пожалел, что не уехал раньше. Куда бы лучше засветло уехать… Потом его серьезно беспокоило, не случилось бы чего-нибудь дома. Матрена наверно завалилась спать, а лампу позабыла потушить. Вдруг взорвет керосин… Сколько таких случаев описывают в газетах! Нынче все пожары от недосмотра за лампами. Подъезжая к старому заводу, о. Андрей все посматривал, нет ли зарева… Нет, ничего, слава Богу, и у него отлегло на душе.

— А французы все-таки дрянь! — неожиданно проговорил о. Андрей, мысленно продолжая свой спор с о. Яковом.

Ночью бывают такие неожиданные мысли, которые выскакивают из головы, как зайцы из-под куста. Такой живой заяц перебежал дорогу, когда долгушка катилась под горку уже к самому заводу. Ефим почему-то рассердился и принялся бранить скрывшегося в темноте зверка.

— Ах, проклятый!.. Ведь ни раньше, ни позже его нечистая сила вытолкнула на дорогу.

— Зачем ты его бранишь, Ефим? Надо и зайчику жить…

— А зачем он дорогу перебегает? Бежал бы по стороне, места довольно… Нет, он через дорогу! Одним словом, не к добру…

— Перестань глупости болтать, Ефим! Надоело…

— Мне что? Мне все равно, — обиженно ворчал Ефим. — А все-таки не к добру… Не стало ему места, зайцу? Он только кажется зайцем… Да… тьфу!.. Не к ночи будь сказано…

— А ты помолчи: может быть, лучше будет.

— И помолчу… Не мое дело. И что лошадь скверная — молчу, и что кухарка глуха — молчу, и что ты меня ругаешь — все молчу, и про зайца буду молчать. Даже очень просто… Эй, ты, Сивко, не бойся!..

Сивко без понукания прибавил шагу и молодцом пронесся по плотине, как следует хорошей лошади.

— Ах, лукавый! — удивлялся Ефим.

— Ну, и конь!.. Знает, где овсом кормят. Ну, не бойся!..

Матрена, действительно, крепко спала. Будить ее пришлось долго. Кончилось тем, что Ефим перелез где-то забор и отворил ворота.

— Ну, слава Богу, — проговорил о. Андрей. — В гостях хорошо, а дома лучше того…

О. Андрей обошел все комнаты, осмотрел все окна и двери, — все было в порядке. Очевидно, воры отложили свое нападение до следующего раза. Когда о. Андрей хотел уже ложиться спать, в кухне послышался громкий спор.

— Говорю тебе, что не наша лошадь!.. — кричал Ефим. — Слава Богу, еще не ослеп… Пойду к о. Андрею и доложу. Никак невозможно… Вот тебе и заяц! Недаром его точно выкинуло из стороны…

— Что такое случилось? — тревожно спрашивал о. Андрей, когда Ефим вошел в переднюю с фонарем в руках.

— А вот это самое… — мрачно заявил Ефим, глядя в угол. — Будет, натерпелся… Раньше ты меня гнал, а теперь я сам уйду… Вот тебе и заяц!..

— Что ты бормочешь? Говори толком, что такое случилось?

— А такое… Пойдем во двор, так сам увидишь. А я больше не согласен служить… шабаш!

Пошли во двор. Впереди шел Ефим с фонарем, за ним о. Андрей, а последней шла Матрена и вытирала слезы. Под навесом стоял Сивко. Ефим еще не успел его распрячь.

— Вот!.. — ткнул на него пальцем Ефим. — Не наша лошадь, и конец тому делу.

— Как не наша? — удивлялся о. Андрей. — Наш Сивко…

— А ты обойди-ка его кругом, так и увидишь… Вот я тебе посвечу. Не даром заяц-то давеча выскочил, точно кто его бросил… А лошадь не наша, о. Андрей.

Когда о. Андрей зашел сбоку, его глазам представилась крайне печальная картина: от великолепного, белого хвоста у Сивки осталась одна жалкая кочерыжка… Все волосы были обрезаны начисто.

— Говорю, не наша лошадь… — повторял Ефим.

— Да, странный случай, — заметил о. Андрей, качая головой. — Даже весьма удивительно… Как же это ты, Ефим просмотрел?

— Чего же смотреть-то? Хвост все время был… Когда запрягал — хвост был на своем месте, когда выезжали — был, до половины дороги все болтался, а тут, как заяц выскочил из стороны…

— Ах, отстань! Пожалуйста, не говори глупостей!..

— Страм-то какой!.. — говорила Матрена. — За водой и то нельзя съездить.

О. Андрей еще раз обошел лошадь кругом и еще раз покачал головой. Для него было ясно, как все это случилось, и кто виноват. Сомнений не могло быть.

— Нужно будет написать о. Якову, — решил он. — Так дело нельзя оставить… Преступники должны понести соответствующую случаю кару. Конечно, хвост с течением времени отрастет и даже может быть лучше старого, но справедливость — прежде всего.